Называя так выставку и приписывая часть работ вымышленным авторам, Александров полностью серьезен: он создает ту самую школу, в которой нуждается. На самом деле как художник он одинок, ведь последователей в петербургском искусстве у него нет, и традиция комикса, которым он давно занимается, развита плохо.
Павел Герасименко, арт-критик
Вклад Ленинградской школы в русское искусство трудно переоценить. Именно представители этой Школы поднимали (точнее, создавали) традиционное чукотское искусство, им удалось восстановить утраченные (вследствие несуществования) наскальные рисунки древних северных иудеев, они, распознав в Гутенберге главное действующее лицо европейской культуры, смело, хоть и с почтением, раздвинули рамки его «галактики», предложив изощренные Самопечатающие устройства, придав написанному слову статус изображения, а самодельному предмету — статус книги... И перечень этих достижений можно продолжать еще долго.
Зарождение Школы относится к 70-м годам прошлого века. Датой ее основания можно считать день, когда три начинающих живописца встретились в мастерской заслуженного художника РСФСР, профессора Л. В. Кабачека, и тот произнес фразу, глубоко запавшую в сердца юношей: «Смотрите, у меня в мастерской нет ни одной работы, кроме той, которая на мольберте, — все в музеях. Вот, к чему надо стремиться!». Не случайно, картиной, изображающей этот исторический момент, открывается по-своему итоговая выставка Ленинградской школы. Несмотря на внутреннее единство произведений Ленинградской школы, каждый из ее представителей имеет свое лицо. И если в Иване Гольденшлюгере угадывается «художник, воспитанный на послевоенной неоклассике», а Константин Молох, скорее — «ироничный авангардист брежневских лет», то Юрий Александров — это рафинированный «интеллектуал, скептически комментирующий безумие раннего капитализма».