Биология, постыдная изнанка духовного существа, влекла и влечет Швецова своей неизбывной неприглядностью — и неизбежностью; и тут возможны определенные параллели с некроромантической танатологией и пофигистически-презрительным любопытством некрореалистов к схожей теме. Однако те были заворожены скорее смертью, ее тупостью и разом изощренностью; Швецов же цепенеет от тупой необратимости и изощренности жизни, что готова принять любую форму, и потому —бесформенна, проще сказать, безобразна, поскольку многообразие тут не поддается учету. Видимые формы, общепонятная красота и прочее — лишь жалкое прикрытие чего-то настоящего, истинного; подобно акунинскому Декоратору, Петр на очередной своей выставке для Anna Nova занялся потрошительством. Наворотил убоины — куда там Снейдерсу или Фейту. Отвел, кажется, душу.
Константин Агунович, арт-критик
Петр нагнетает. Когда-то у него были аэропланы, летчики, асы ХХ века, боксеры и «бои без правил», остовы русских кораблей в илистом дне Цусимского пролива с эхом пульсирующих глухих ударов о стальной корпус, голые женщины в тысячах видов и мадагаскарские тараканы, полоски татуированной кожи в формалине, чучело лисы, всякое зверье - от доисторических трилобитов до фазана и шимпанзе на бетоне, холсте, бумаге, сам Петр – голый дикарь в ночи среди «зарослей» борщевика…
В своем новом проекте Петр Швецов на собственном примере исследует феномен «сумеречного сознания», выступая главным персонажем своих произведений, в совокупности воспроизводящих невротические состояния его психики. Правда, это отнюдь не история болезни, тем более, что здесь действует механизм вытеснения и перевода, результатом которого становится художественный жест, не сколько бессознательный, столько волевой акт напечатления «психо» в «техно». Не случайно Петр доверяет быстрому, яростному и точному взаимодействию с материалом, становящимся в итоге неким отложением его существа.
Материал, Фактура – ключевые слова для понимания этого перевода. Поверхность холстов представляет собой поле битвы, потрошеная плоть формально отсылает к изобильным «Лавкам» Снейдерса и «Снеди» П. Кончаловского, обнаруживая в содрогающейся, мясной фактуре родство с Х. Сутиным, Ф. Беконом и А. Кифером. Полотно буквально залито кровью, и ее обилие кажется чрезмерным, не лавка, но скотобойня, впрочем, не переходящее границы буквальности, как у Д. Херста или М. Абрамович («балканское барокко»). Мертвое становится живым благодаря драгоценной субстанции живописи.
«Я живу в постоянном страхе, - говорит художник, - жизнь уходит, каждую секунду надо что-то делать». Делание как единственное спасение: «…мы живем в мире смерти, до сих пор не брошенной к ногам как связанный пленник, как покоренный враг, - она заставляет во мне подыматься кровь воина «без кавычек». (В.Хлебников). Густая, содранная, шевелящееся фактура создает эффект постоянного возбуждения, неуспокоения, мозг на грани безумия и это напряжение сознания – единственное спасение и почти ритуальное заклинание ужаса бытия.
Петр проявляет интерес к анаморфозам биологических существ – его медузы, одуванчики, мозг, легкое, желудок удивительно красивы как неземные космические тела, светящиеся в ночи. Его влечет слизистое состояние вещества, в котором он интуитивно угадывает проявление ужасного. Тускловатый, изнутри идущий свет придает некоторую мерцательность и фантомность этим почти что вымышленным инопланетным «существам». Отец Павел Флоренский как-то сравнил свет у Рембрандта со свечением гнилушек на пне. Эта метафора, кажется, проясняет и швецовскую живопись, где как будто продолжается скрытый процесс метаболизма, свойственный органическим телам.
В этом перенасыщенном сильными эмоциями мире с мрачно-напряженной тональностью и некроаффектами есть место и юмору «без кавычек», - видеокадр с курицей, высовывающей голову на дряблой шее из полиэтиленового пакета – смешно и ужасно одновременно, как и видеокадр, запечатлевший афроамериканца «Пушкина» родом из «Криминального чтива» у ног «повешенного». Петр сам готов попаясничать-поскоморошничаить, он любит маски, вывернутые наизнанку личины, ведь в них-то и обнаруживает себя яркая карнавальность и, одновременно, макабрность его живописи. Неверный свет сумерек, вспыхивающий ярким румянцем, особенно притягателен, потому что его происхождение часто представляется неясным, также, впрочем, как спасающее от окончательной сумеречности сознания чувство юмора и красоты, присущее художнику в полной мере.
Центральный объект выставки – скульптура «мозга» – многократно увеличенная жевка, комочек жевательной резинки, - «жевательное бессознательное», сюрреалистический артефакт, своего рода слепок внутренней работы безо всяких покровов, почти часть тела или же прямой его перевод, «без кавычек».
Эта выставка впервые представляет творчество художника во всей его ненасытной всеядности: от техники и материала – живопись, графика, видео, скульптура, объект, инсталляция, до сонма образов, теснящихся в сознании – во всем проявляет себя яростная энергия напечатления себя в мир.
Глеб Ершов, куратор выставки